Белый ниндзя - Страница 137

137

Цель этих унижений состояла в том, чтобы сделать Сендзина лучшим человеком, чем он был. Однако наказания этой цели не достигали. Мубао намеревался заставить его смотреть в зеркало и видеть там свое неприглядное отражение. Сендзин ничего не видел там, словно был мифическим вампиром, у которого не бывает отражения в зеркале.

Да и тени у него, кажется, тоже не было. Содержание жизни в Дзудзи не затрагивало его. Тюрьма или рай — ему все равно. Только его вечные вопросы, тикающие в мозгу, как бомба с часовым механизмом, имели для него значение. Ко всему остальному Сендзин был равнодушен, выполняя все точно и аккуратно, как автомат или высококлассный артист, создающий на сцене роль заурядного человека.

И так высоко было его искусство, что Мубао был введен им в заблуждение. Он подумал, что унижение подействовало на заносчивого отрока и выбило из него дурь. Так же думали и другие старейшины Дзудзи.

Но "ни глубоко заблуждались и в своем заблуждении были так же заносчивы, как и «отрок», которого пытались перевоспитать. Они пользовались в отношении Сендзина проверенными дедовскими методами, не замечая, что он не такой, как большинство послушников в Дзудзи. Они свято верили в непогрешимость их методов, с помощью которых они смогли навешать лапшу на уши даже «Великому Кормчему» — самому Мао. Как они могли подумать, что какой-то мальчишка сможет пройти сквозь их методику, как — сквозь воздух? Они пригрели змею у себя на груди, в упор не видя блестящих чешуек на боках и очковой метки на капюшоне.

Сендзин редко спал больше часа или двух в сутки. Днем он вкалывал, как покорный раб, на кухне под наблюдением подмастерьев, которые его ненавидели. Вечером он шел на урок к Мубао или другому сэнсэю осваивать премудрости Тао-Тао.

Здесь его обучали не Кшире, разновидности Тао-Тао, которой он занимался под руководством Речника, хотя общего было много. Сендзин поражался, как любая дисциплина, несмотря на все старания, все-таки деградирует со временем, когда ее приспосабливают к нуждам другой культуры — в данном случае к японской.

Кроме некоторых теоретических вопросив, ответы на которые он надеялся найти здесь, потому что ни Аха-сан, ни Речник их не знали, его волновали и некоторые общефилософские вопросы, например, такие, как: почему я здесь на земле, куда я иду и что со мной будет потом? Есть ли какие-нибудь более современные методы изучения философии, нежели простые раздумья по поводу того, что говорили те или иные великие люди, давно сгнившие в земле?

Теперь к ним примешивались и более практические вопросы. Почему я злюсь? — думал он, загребая руками побольше навозу; почему я негодую? — думал он, поедая у всех на виду мух и тараканов; почему я неистовствую? — думал он, окруженный темной, сверкающей металлическим блеском аурой, — орел со связанными крыльями.

В монастыре было строжайше запрещено собираться вместе для каких-нибудь дел, кроме принятия пищи. Ели всегда вместе — в общей трапезной. Тем не менее молодые люди ухитрялись устраивать тайные сходки. Сендзин так и не понял, действительно ли эти встречи приходили незамеченными со стороны старейшин, или неимоверные препятствия, которые организаторы, этих встреч приходилось преодолевать, старейшины рассматривали как часть учебной программы Тао-Тао.

На одной из таких сходок он познакомился с девушкой по имени Су, которой плохо давалась учеба. Она или вообще не понимала гаданий, либо понимала их неправильно я делала все наперекосяк. В результате над ней все смеялись не меньше, чем смеялись над Сендзином, — хотя и по другой причине.

Она была очень красива: матово-белая кожа, черты лица, как у куколки. Сендзину казалось странным, что такая красивая девушка может быть такой инертной во время занятий. Она заинтересовала его своей красотой, а еще больше тем, что он в своем воображении уже видел себя в качестве скульптора, а ее — в качестве прекрасной глины, из которой можно вылепить превосходную статую. В других обстоятельствах его бы оттолкнула от нее ее внутренняя слабость (слабость он презирал), но в этой странной общине ему самому почему-то было труднее обычного переносить одиночество. И он должен был признаться самому себе, что это заставило его искать товарища по несчастью: опозоренного, затюканного, красивого чужака.

Сначала он наблюдал за ее унижением, как и остальные, правда не получая от этого удовольствия. Но потом отношение к девушке стало казаться ему таким жестоким и несправедливым, что ему захотелось вмешаться. Он увидел в этой изощренной жестокости преступление не перед законами тандзянов — к ним он был равнодушен, а перед его собственным внутренним кодексом чести, который кристаллизовался в нем день ото дня.

Однажды он увидел, как группа девушек окружила несчастную Су и занялась любимым делом: принялась дразнить несчастную. Сначала все шло на словах, а потом постепенно начал переходить к делу: толкать и шпынять ее, заставив «искать пятый угол». В конце концов, спихнули ее в незаконченное отхожее место, которое он копал.

Сендзин перестал работать и смотрел, что будет дальше. Он видел, что Су закусила до крови губу, чтобы не заплакать. Она втянула голову в плечи и пыталась выбраться из ямы под градом издевательских насмешек.

Эти девицы собрались на краю ямы и, упершись руками в колени, наклонились вперед, выкрикивая непристойности. Одна из них плюнула в сторону Су, но попала в щеку Сендзина. Это еще пуще развеселило их всех.

— Эгеи! — кричали они. — Да там Говночист копается! Мы тебя и не заметили, Говночист! — От смеха у них даже слезы текли по щекам.

137