Белый ниндзя - Страница 21

Прошли годы, и вот, схоронив Сейчи, Нанги входит в свою церковь и направляется к исповедальне.

«Прости меня, отче, ибо я согрешил...»

Он чувствует себя смягчившимся и успокоившимся. Ему сказали, что Господь с ним, и, ухватившись за эту мысль, он нашел утешение... Но иногда, как, например, теперь, в заполненной паром бане, Нанги посещали сомнения. Он не знал, укрепил ли его или, наоборот, ослабил католицизм. Это правда, что во время испытаний вера в Бога поддерживала его. Но в другие моменты, как, например, теперь, он начал беспокоиться за свою беспрекословную веру в силу католической литании, за свою приверженность Римской церкви. В такие моменты он попадал в замкнутый круг. С одной стороны, он понимал, что должен подчиняться воле Божией и требованиям церкви, а с другой стороны — иногда начинал чувствовать себя примерно так же, как наркоман, попавший в зависимость от сил, которыми он не может управлять, и чувствующий, как потихоньку умирает его воля. Это — пугало Нанги.

И, что еще хуже, он чувствовал, что ему трудно исповедоваться священнику в своих сомнениях. Это уже само по себе было грехом. Но он не мог себя заставить признаться в своем поражении, тем более в том, что он сомневался, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ли это было поражение. Значило ли это, что он предал Бога, или это значило, что Бог предал его?

Нанги не мог дать ответа на этот вопрос и часто в последнее время думал, есть ли какая-нибудь разница между тем и другим. В своем смятенном состоянии он счел невозможным принять причастие, что еще больше усугубило его чувство отчужденности. Его душу смущали предчувствия: он понимал, что над ним и над его близкими сгущаются сумерки.

Здоровый глаз Нанги сфокусировался на металлической двери шкафчика прямо перед ним. С усилием он заставил себя вернуться в настоящее. Он постарался сосредоточиться, сделав несколько глубоких вдохов. Ему потребуются все его внутренние ресурсы, чтобы эта встреча с Кузундой Икузой прошла достойно.

Раздевшись полностью, Нанги запер шкафчик, привязал ключ к запястью руки и пошел, опираясь на трость тяжелее обычного. Обычно он всегда прибегал к этому трюку, когда ему надо было встретиться с кем-либо в общественном месте. Умный человек должен уметь извлекать пользу даже из физических недостатков. Герой войны все еще пользовался почетом в Японии, и Нанги взял себе за правило пользоваться любым преимуществом, которое его собственное трудолюбие, судьба или случай посылали ему.

Его зрячий глаз, глубоко запавший среди складок и морщин, образующих почти правильный треугольник, внимательно оглядывал отделанные керамическими плитками своды коридора, по которому шел Нанги. Пол был деревянный, и постукивание его трости глухим эхом отдавалось в насыщенном влагой воздухе.

Внутри отдельного маленького кабинета молодая женщина приняла трость Нанги и, когда он сел рядом с наполненной водой бадьей, стала черпать ушатом воду и поливать его сверху, пока другая женщина намыливала и терла его тело огромной натуральной морской губкой. Вода была упоительно горячей, и он прямо-таки млел под ее струями.

Вымытому — очищенному, как сказали бы синтоисты — Нанги помогли подняться на ноги, подали его трость и провели в другую часть бани, где его ждал Кузунда Икуза.

Нанги был поражен, как говорится, до мозолей: Икуза оказался совсем молодым человеком, прямо-таки ребенком по масштабам Нанги, который детьми считал всех моложе тридцати. Неужели такой молодой человек представляет могущественную «Нами» и, соответственно, императора Японии?

Наверно, раньше Икуза собирался стать профессиональным борцом сумо. Его облепленные мускулами короткие ноги выгнулись дугой под тяжестью огромного тела. Розовая плоть каскадом все расширяющихся складок сбегала от рук к бедрам. Но при всем при этом он казался подвижным, напористым и стремительным, как пуля, выпущенная из ружья.

Бритая голова, более темного цвета в тех местах, где должны были быть волосы, украшена маленькими, почти женскими ушами и ротиком в форме лука Купидона, который скорее можно было ожидать увидеть у гейши или у актера, исполняющего женские роли в японском национальном театре. Но угольно-черные глаза на этом довольно широком лице были необычайно живыми, они как бы излучали невидимый свет, проникающий в самые потайные уголки вашей души. Он обладал необычайной внутренней силой — по-японски «хара» — и Нанги сразу же почувствовал, что его надо остерегаться.

— Тандзан Нанги, для меня большая честь познакомиться с Вами, — приветствовал его Кузунда Икуза, слегка наклонив голову в официальном приветствии. — Я представляю «Нами», и голос мой — это голос «Нами», приветствующий Вас.

Это почти ритуальное приветствие было произнесено низким, но режущим слух голосом, в котором угадывались напевные интонации, характерные для речи синтоистских священников.

— Кузунда Икуза, для меня большая честь познакомиться с Вами, — откликнулся Нанги ему в тон. — Свидетельствую свое уважение «Нами» в Вашем лице. Готов внимать ее голосу.

Кузунда Икуза наклонил голову, довольный, что приветственный ритуал был соблюден должным образом. Он поднял руку, всю в жировых складках.

— Я зарезервировал здесь место, которое будет целиком в нашем распоряжении. Так что никто не помешает нашей беседе.

Он провел Нанги в бассейн — широченную комнату со сводчатым потолком, полную голосов, отбрасываемых покрытыми керамической плиткой стенами.

Икуза остановился у небольшой ниши. Крохотные зеленые волны лизали зеленые бортики бассейна. На все семь футов глубины уходил барьер, сделанный из непрозрачного стекла. Свет проходил сквозь него, и какие-то таинственные тени двигались медленно и торжественно по водной глади.