Белый ниндзя - Страница 175

175

— Правда? Какая правда? — Шизей остановилась, собралась с духом и продолжила: — Игра до такой степени вошла в мою плоть и кровь, что я не знаю... Я любила театрализованные зрелища, всегда любила. Но еще больше я любила играть сама, потому что я чувствовала любовь к себе, коллективную любовь моей аудитории.

Она опять остановилась и молчала так долго, что Брэндинг уже было решил, что сегодня он ничего больше из нее не выжмет.

— А мой брат запретил мне играть, говоря, что игра приведет меня к духовной смерти, — вымолвила наконец она.

— Я и не знал, что у тебя есть брат.

— Брат-близнец, — она грустно улыбнулась. — Ты очень многого не знаешь обо мне. Кок. Многого, о чем мне страсть как не хотелось бы тебе говорить.

— Почему? Неужели ты думаешь, что я покину тебя, узнав это?

Шизей шумно вздохнула:

— Кок, никто не любил тебя так, как я. И не полюбит, потому что так, как я, любить никто не умеет. Что бы ни случилось, это чувство во мне останется неизменным. Клянусь, что сейчас я говорю тебе чистую правду.

— Да. Я знаю.

— Как бы мне хотелось верить тебе!

— Я никогда не лгал тебе, — он протянул к ней руку. — Освободись от силков, куда ты сама себя завлекла, живя среди обманов.

Она тяжело опустилась на кровать, как будто внезапно потеряла силы даже стоять прямо.

— О Господи, что ты от меня хочешь? Неужели ты не понимаешь, что правда погубит меня?

— Не говори так, Шизей, — упорствовал он. — Ты сама создала для себя пугало. Все, что я хочу, это вытащить тебя из ямы, в которой ты сидишь Бог знает сколько лет. Я предлагаю тебе жизнь, и только жизнь.

Шизей вся дрожала:

— Я играла перед тобой Сирену, а потом — Иуду. А теперь ты хочешь, чтобы я оставила вес роли, которые я для себя столько лет разрабатывала, и осталась ни с чем? Как я могу на это пойти?

— Конечно, это трудно, — признал Брэндинг. — Потому что ты не знаешь, с чем останешься, отказавшись от всех ролей. Ты ведь не знаешь себя. Каждый человек предпочитает цепляться за то, что знает, нежели за то, чего не знает.

— Но я не человек! — почти закричала Шизей, сама испугавшись, что у нее вырвалось признание, которое она давно зареклась никогда не делать. — Мы с братом стоим вне человечества. Мы — тандзяны. Обладая даром видеть, чувствовать и знать то, что скрыто от всех людей, мы можем делать то, что не может делать ни один смертный.

Пораженный Брэндинг, как сомнамбула, двинулся на ватных ногах к тому месту, где сидела, съежившись в комок, Шизей.

— Ты хочешь сказать, что обладаешь феноменальными способностями?

Она горько рассмеялась.

— Только в широком смысле. Мы ничего общего не имеем с шарлатанами, способными угадать дату рождения человека, подержав какую-нибудь принадлежащую ему вещь. Совсем не это. Наш удар куда более могущественный.

Брэндинг сел с ней рядом. Он чувствовал ее боль как свою собственную. Улыбнулся через силу, чтобы ободрить ее.

— Так это и есть та страшная тайна, рассказав о которой ты боялась потерять меня?

— Нет! — Шизей тяжело дышала. — Боже, помоги мне! — она вся содрогнулась, затем сказала: — моя ужасная тайна — мой брат-близнец. Мои неразрывные связи с ним. Это он, а не сумасшедший художник Задзо, которого я выдумала, мучил меня, выкалывал на моей спине чудовище, которое преследовало его во сне.

Мой брат-близнец, с которым я связана такими нитями, которых ты не можешь себе вообразить. Мой брат-близнец, который уничтожил всех, кто хотел любить меня так, как любит он.

Мой брат-близнец, мой дьявол-хранитель, мой призрак-любовник, моя другая половина — темная, запретная, пахнущая смертью.

Брэндинг смотрел на распростертую на кровати Шизей, видел, как шевелится на ее спине гигантский паук: дышит вместе с ней, живет ее жизнью. И в первый раз он по-настоящему ощутил ее страдания, ужаснулся темнице без стен, в которую она была замурована.

Он протянул руку, чтобы коснуться ее.

— Шизей...

— Подожди, это еще не все! — остановила она его. — Мой брат мне звонил вчера. Он здесь, в Америке. В Нью-Йорке. Что-то случилось. Он зовет меня.

— Но тебе не обязательно отзываться.

— Обязательно, Кок! — она перекатилась на живот. — Если ты хоть немного знаешь меня, то понимаешь, что это обязательно. «Ката», правила. «Гири», долг. Эти понятия по-прежнему остаются ключевыми в моей жизни. Без них я — ничто.

Она села на кровати. Ее глаза молили, но не о сочувствии — этого она никогда не хотела — а о понимании. Казалось, они говорили ему: Кок, забудь на минуту, что ты — человек западной культуры, посмотри на все это глазами восточного человека. Прими все как есть. Будь терпелив.

Она протянула к нему руки.

— Обними меня. Кок. Я боюсь.

— Твоего брата? — спросил он, крепко прижимая ее к груди.

— Да, — прошептала она. — И себя тоже.

— Я думаю, это хороший знак. — Брэндинг ощущал запах ее влажных волос, аромат ее кожи. Он пьянил и дурманил, как целое море диких цветов на лугу. Кок прижал ее еще крепче, чувствуя ту израненную и измученную часть ее души, которую она привыкла презирать, но которую он любил, несмотря ни на что.

— Кок, — сказала она, опять вздрогнув. — Я должна буду уйти. Утром. Первым делом.

— Ты ему расскажешь обо мне?

— В этом не будет необходимости, — в голосе Шизей звучала жуткая безнадежность. — Он и так сразу узнает, только взглянув на меня.

Брэндинг почувствовал неприятное ощущение, будто паук Шизей переполз на его спину.

— И что же будет?

— Не знаю. Мой дар не распространяется на предвидение будущего. Но он достаточен для того, чтобы чувствовать твою любовь. Она как сладкая боль в моем сердце.

175