Белый ниндзя - Страница 174

174

С тихим стоном Шизей выскользнула из его объятий и села у его ног, свесив голову. Вода сильными струями била на нее сверху, и волосы закрыли ее лицо, как черный занавес.

— Шизей, что с тобой? — забеспокоился Брэндинг, опускаясь с ней рядом на колени и поднимая ее.

— Кок, милый, — прошептала она, — я в жизни предпочитаю ложь, потому что правде не могу смотреть в глаза.

— Преодолей себя, — уговаривал Брэндинг. — Сделай хотя бы первый шаг навстречу правде, начав с правды о самой себе.

— Не могу.

— Скажи мне правду о себе, — молил он. — Если ты скажешь ее, это будет началом новой жизни для тебя.

— Нет! — она прижалась к нему, — Нет, Кок! Не заставляй меня!

— Шизей, — прошептал он, обнимая ее, — я не могу заставлять тебя... Но, должен признаться, не могу и не заставлять.

Шизей закрыла глаза, ее сердце колотилось в груди.

— Я очень устала, Кок.

Брэндинг выключил воду. Она вытерла его полотенцем, потом начала вытираться сама.

— Мне кажется, в моем шкафу есть кое-что из твоей одежды, — сказала она.

Брэндинг выбрался из ванной, прошел к шкафу. Действительно, там он нашел свой халат, пару белья. Рубашка и легкие брюки тоже были на месте.

Он снял с вешалки халат, надел его. Когда он повязывал пояс, его взгляд упал на угол шкафа. На высоте человеческого роста на нем было темное пятно. Место тщательно вытирали, так, что даже образовались царапины на дереве. Царапины были явно свежими. Он уставился на пятно, как будто слыша обвинительный хор древнегреческой трагедии. В его памяти снова возник труп Брислинга, скрючившийся в багажнике его машины, со смертельной раной на голове. Форма раны напоминала латинскую букву Y, по словам. Эйлбемарла. Он тогда ему сам сказал во время допроса в участке. И еще крохотные частички дерева были обнаружены в ране. ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧЕМ МОЖНО БЫЛО НАНЕСТИ ТАКУЮ РАНУ, СЕНАТОР? НУ-КА ПОПРОБУЙТЕ ДОГАДАТЬСЯ! Тогда Брэндинг так и не смог догадаться. А вот теперь кое-какая догадка у него появилась.

На лице его было по-прежнему задумчивое выражение, когда из ванной появилась Шизей. Она заплетала волосы в толстую косу, но остановилась, увидев выражение лица Брэндинга.

— Шизей, — спросил он ровным голосом, — не знаешь ли ты, кто убил Дэвида Брислинга?

— Дуглас Хау.

— Это так полиция думает, — уточнил Брэндинг.

Лампа освещала Шизей сзади, и он не мог видеть выражения ее лица.

— Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь знаешь, что я солгу.

— Прошу тебя, не делай этого, — сказал Брэндинг. — Но если в твоем тайном, страдающем сердце есть место для меня, ты мне скажешь правду.

— Кок, я люблю тебя.

Он покачал головой:

— Я не уверен, что понимаю значение этого слова в данной ситуации.

Шизей стояла неподвижно, но даже на расстоянии Брэндинг заметил перемену в ней. В ней появилась напряженность, так что даже воздух между ними, казалось, начал немного искрить. Ему стало страшно. Как это она сказала? Я ПОЧЕМУ-ТО ДУМАЛА, ТЫ БУДЕШЬ БОЯТЬСЯ МЕНЯ. Если она убила Брислинга, ее действительно стоит опасаться. Она так и меня прихлопнет... Но доказательства у него не было и, по-видимому, никогда не будет. Только красноречивое темное пятно на дверце шкафа да еще его разыгравшееся воображение.

После долгой паузы Шизей спросила:

— Что бы ты сделал, если бы я сказала тебе правду?

Брэндинг покачал головой:

— Правду говорят потому, что хотят ее сказать, а не в зависимости от реакции собеседника.

Глаза Шизей горели, как янтарь на свету. Она сделала глубокий вдох, пытаясь вернуть себе чувство равновесия. Воздух в комнате колебался, рябь, как от волн, разбегалась во все стороны, пока наконец не успокоилась на уровне груди Брэндинга.

— Да, — прошептала она. — Я знаю, кто убил.

Брэндинг сделал выдох, будто долгое время задерживал дыхание, потом повернулся к кровати и начал разбирать ее на ночь.

Шизей приблизилась к нему:

— И это все, что ты хотел спросить? Ты не хочешь знать большего?

Брэндинг выпрямился, посмотрел ей прямо в глаза:

— Это я уже знаю. — Опять ощущение напряженности, расползающееся вниз по позвоночнику.

— Я хочу, чтобы ты кое-что поняла хорошенько, Шизей. Я люблю тебя. Но я не знаю, кого я люблю. Люблю ли я иллюзию — прекрасную иллюзию, которую ты сотворила сама? Или же я люблю тебя такой, какая ты есть — скрытную, таинственную, полную слабостей и недостатков? — Его глаза не отрывались от ее глаз. — Мне нужна твоя помощь, чтобы разобраться в этом. Я уже имел возможность хорошо познакомиться с иллюзией. Дай же мне возможность узнать настоящую Шизей. Помоги мне.

Шизей заплакала:

— Я не верю, что ты по-прежнему со мной. Я не верю, что ты не ушел. Почему ты остался? Не понимаю. Чем больше страшных вещей обо мне ты узнаешь, тем ближе ты подходишь ко мне. Разве такое возможно? О Боже мой! Господи!

У Брэндинга было страшное желание подойти к ней, взять ее на руки, но он не решался, чувствуя, что пошевелиться сейчас — значит сделать непоправимую ошибку. Он вспомнил, как ездил однажды в отпуск на Запад. Там он разговаривал с одним ковбоем, который только что укротил дикого мустанга. Ковбой ему тогда сказал, что мустанг опаснее всего в тот момент, когда он уже готов сдаться: принял мундштук, слушается узды, немного освоился с непривычной тяжестью на спине. ВОТ ТОГДА ОН ТЕБЯ И ПРИЛОЖИТ, — сказал ковбой, — ПОТОМУ ЧТО ТЫ РАССЛАБИЛСЯ, ДУМАЯ, ЧТО ДЕЛО СДЕЛАНО И ЧТО. ТЕПЕРЬ ТЫ В БЕЗОПАСНОСТИ. И ТУТ НЕБО ТЕБЕ С ОВЧИНКУ ПОКАЖЕТСЯ, КОГДА ТЫ ПОЛЕТИШЬ ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ. И ТЕБЕ ЧЕРТОВСКИ ПОВЕЗЕТ, ПРИЯТЕЛЬ, ЕСЛИ ТЫ НЕ СВЕРНЕШЬ СЕБЕ ШЕЮ.

Какой-то инстинкт говорил Брэндингу, что сейчас он находится в аналогичной ситуации с Шизей. И хотя у него сердце разрывалось, он не расслабился, а внимательно наблюдал за ней, как она плакала.

174